Северное сияние - Страница 94

— А судьба его, если вы до сих пор не знаете, такова, что он приговорен к смертной казни с отсрочкой приведения приговора в исполнение. Одним из условий его ссылки в Свальбард является полное прекращение любых философских исследований. Вопреки этому, ему удалось раздобыть необходимые книги, материалы и продолжить свои еретические изыскания, подойдя наконец к той грани, преступать которую не вправе ни один смертный. Он положительно опасен, и оставлять его в живых далее невозможно. Насколько мне известно, Дисциплинарный Суд Духовной Консистории вернулся к обсуждению вопроса о смертном приговоре, так что, весьма вероятно, он будет приведен в исполнение. Но вернемся к вашему новому инструменту, доктор. Итак, как же он работает?

— Боже милостивый, смертный приговор, вы сказали? Кто бы мог подумать… Хм. — Доктор судорожно сглотнул. — Прошу прощения. Итак, новый инструмент. Дело в том, что процесс Майштадта не давал нам возможности производить рассечение таким образом, чтобы испытуемый оставался в полном сознании. А для наших исследований было необходимо именно это. Посему мы разработали такую, с позволения сказать, гильотину. Ее лезвие сделано из сплава титана и марганца. Пациента помещают в специальную камеру, выполненную из металлической ячеистой сетки, проволока, разумеется, из того же сплава, и в аналогичную же камеру помещают его альма. Сначала обе камеры соединены, и, пока они соединены, связь между телом и альмом сохраняется. Но когда между камерами проходит лезвие, оно эту связь мгновенно рассекает. Раз — и все. Альм и человек более не являются единым целым.

— Очень интересно, — негромко произнесла миссис Кольтер. — Надеюсь, я смогу увидеть этот метод в действии в самое ближайшее время. А сейчас я очень устала. Мне нужно отдохнуть. Завтра я хочу увидеть детей. Всех. Мы должны выяснить, кто же все-таки открыл дверь лаборатории.

Послышался звук отодвигаемых от стола стульев, потом какие-то вежливые прощальные фразы и, наконец, стук закрываемой двери. Трое оставшихся в конференц-зале мужчин снова вернулись к столу, но теперь они говорили куда тише. Лире пришлось навострить уши.

— А чем занимается лорд Азриел?

— Трудно сказать. Дело в том, что у него принципиально иное представление о природе Серебристой Пыли, а Дисциплинарный Суд Духовной Консистории считает любое отклонение от официальной точки зрения злейшей ересью и существования никаких иных представлений допустить не может. Кроме того, его светлость желали лично проводить эксперименты.

— Эксперименты? С Серебристой Пылью?

— Тише, пожалуйста, не так громко, коллега.

— Как вам показалось, у нее сложилось неблагоприятное впечатление? Она же будет представлять отчет…

— Неблагоприятное? Не думаю. На мой взгляд, вы вели себя с ней идеально.

— Меня несколько смущает ее отношение…

— Что вы имеете в виду? Не совсем философский, так сказать, интерес?

— Именно, коллега, именно. Ее интерес носит скорее личный характер, и есть в этом что-то, как бы это помягче, вурдалакское, что ли.

— Ну … я думаю, это сильно сказано.

— А вы вспомните наши первые эксперименты, вспомните, как она… упивалась, когда детей раздирали на части.

Более сдерживаться у Лиры не было сил. Сдавленный крик вырвался у нее изо рта, по всему телу пробежала судорога, и тут… Нога девочки случайно зацепила металлическую балку.

— Что это было?

— Там, на потолке!

— Быстрее!

С грохотом полетел отброшенный в сторону стул, потом раздался топот ног, скрип передвигаемой мебели. Лира в панике заметалась, пытаясь спрятаться, но в тесном тоннеле это было невозможно. Не успела она проползти и пару метров, как потолочная панель перед ней отскочила и совсем рядом с собой девочка увидела чье-то переполошенное лицо. Человек был так близко, что Лира могла разглядеть каждый седой волос у него в усах. Судя по всему, он тоже был до смерти напуган, но, в отличие от девочки, обладал большей свободой маневра. В образовавшееся отверстие мигом просунулась рука, которая цепко схватила Лиру за запястье.

— Девчонка! Там девчонка!

— Держите ее! Только не дайте ей уйти.

Лира впилась зубами в эту мясистую веснушчатую руку. Человек закричал от боли, но пальцев не разжал, хотя девочка прокусила ему кожу до крови. Пантелеймон рычал и плевался, но все напрасно. Враг был слишком силен, и он тащил, тащил ее наружу, пока наконец ее пальцы, которыми Лира отчаянно хваталась за балку, не разжались и она не рухнула вниз.

Но и тут девочка не издала ни единого звука. Из последних сил цепляясь ногами за какую-то металлическую арматуру под потолком, Лира продолжала яростно сражаться. Она царапалась, кусалась, плевалась, отбивалась от своих врагов руками. Люди внизу хрипели не то от боли, не то от изнеможения, но не сдавались. Они упрямо тащили Лиру вниз.

Внезапно силы оставили ее. Она вдруг почувствовала, как чужая рука грубо вторгается прямо внутрь ее, проникает туда, куда нет доступа никому, и с кровью вырывает оттуда что-то сокровенное, что-то самое главное.

В глазах у нее потемнело, ее замутило от ужаса и омерзения, все тело обмякло, стало словно неживым. Один из людей внизу держал Пантелеймона.

Он схватил Лириного альма своими потными ручищами, и несчастный Пан бился в них, почти теряя рассудок от безумного страха и отвращения. Вот мелькнуло его кошачье тельце, тусклый, свалявшийся, как у больного, мех… Вспыхнули какие-то сигнальные яндарические лампочки… Вот он из последних сил тянется к Лире, к своей Лире, и она простирает к нему руки…