Северное сияние - Страница 73

Трясущимися руками девочка прижимала к себе Пантелеймона. Перед глазами у нее плыли круги, к горлу подкатывала дурнота, а по спине, несмотря на лютый мороз, ползли струйки липкого холодного пота, заставляя ее зябко ежиться.

— Шмыга, — еле слышно прошептал мальчик. — Где моя Шмыга? Она… у вас?

Лира мгновенно поняла, кого он зовет.

— Н-н-нет. — Внезапно собственный голос показался ей чужим, так тихо и испуганно он звучал. — Как тебя зовут, мальчик?

— Тони… Тони Макариос, — с трудом шевельнулись губы. — Где Шмыга?

— Я не знаю… — Лира сглотнула, чтобы справиться с подкатившей к горлу тошнотой. — Мертвяки…

Продолжать не было сил. Цепляясь за стену сарая, она вышла на улицу и опустилась на снег. Нужно побыть одной. Одной? Но ведь она никогда не была одна. Каждую минуту ее жизни Пантелеймон всегда был рядом. Боже мой, а если их когда-нибудь разлучат! А если кто-нибудь отрежет ее от Пана, как этого мальчика отрезали от Шмыги. Как же тогда жить? Ведь страшнее этого ничего не может… Она вдруг поняла, что плачет навзрыд, и Пантелеймон скулил и взвизгивал, прижимаясь к ней всем тельцем, и у обоих разрывалось сердце от ужаса и жалости при одной только мысли о полуживом обрубке, которого звали Тони Макариос.

Лира, пошатываясь, встала на ноги.

— Тони, — голос ее предательски дрожал. — Тони, не бойся нас. Ну, иди сюда. Тебя больше никто не обидит. Мы тебя заберем.

Внутри послышался какой-то шорох, и на пороге возникла детская фигурка. Мальчик по-прежнему прижимал к груди сушеную рыбку. Даже там, в сарае, когда при тусклом свете фонаря Лира впервые увидела скорчившееся возле сушильных полок тельце, Тони не казался ей таким жалким и потерянным, как сейчас, на фоне бескрайней снежно-белой равнины, озаренной почти догоревшими сполохами северного сияния. И нельзя сказать, чтобы он был плохо одет — на нем была толстая стеганая куртка с капюшоном и меховые унты, — но все явно не по росту, словно бы с чужого плеча.

Старик, который принес Лире фонарь, опасливо попятился и что-то залопотал на своем языке.

— Он говорит, что за рыбу надо заплатить, — бесстрастно перевел Йорек.

“А вот сейчас как скажу медведю, чтобы разорвал тебя на части, выжига проклятый”, — мелькнуло у Лиры в голове, но она сдержалась.

— Скажи, что мы забираем мальчика с собой. Он больше не будет их тревожить. Я думаю, это стоит дороже, чем рыба.

Йорек перевел. Старик что-то недовольно буркнул, но возражать не посмел. Лира поставила фонарь на снег и осторожно взяла безжизненную руку мальчика в свою, чтобы подвести его к медведю. Тони безучастно пошел за ней, не выказывая ни страха, ни хотя бы удивления при виде гигантского зверя, который стоял так близко. Девочка помогла ему влезть Йореку на спину, но и тут все, что он сказал, было:

— Шмыга… Я не знаю, где моя Шмыга.

— У нас ее нет, Тони, но я… я клянусь тебе, мы отомстим. Они за это заплатят. Йорек, тебе будет не очень тяжело, если я тоже сяду?

— Мой панцирь весит куда больше, чем двое детей, — отрезал медведь.

Лира кое-как вскарабкалась ему на спину и примостилась за Тони. Взяв его руки в свои, она заставила мальчика держаться за длинный густой мех. Пантелеймон притаился у нее в капюшоне, такой теплый, такой родной. Она чувствовала переполнявшую его жалость. Она знала, как ему хочется дотянуться и приласкать несчастного обездоленного малыша, обхватить его лапками, лизнуть в нос, в щеки, потыкаться мордочкой ему в лицо, как сделал бы его собственный альм. Но ведь нельзя. Чужой альм — это табу.

Они ехали по деревне. На лицах местных жителей ясно читался ужас при виде девочки верхом на могучем белом медведе, но вместе с этим и нескрываемое облегчение, ведь невиданные гости увозили с собой леденящий душу обрубок, то, что осталось от мальчика.

В Лириной душе отвращение и страх боролись со жгучей жалостью, и жалость взяла верх. Девочка осторожно протянула вперед руки и притянула к себе тощее, почти бесплотное тельце. Дорога назад была куда тяжелее: казалось, ночь стала еще морознее и чернее. Но для Лиры время бежало быстрее, чем раньше. Йорек без устали мчался вперед, девочка почти автоматически раскачивалась с ним в такт, словно бы слившись с медведем в единое целое. Застывшая фигурка перед ней не сопротивлялась движению Лириных рук, но и никак не отзывалась на них. Мальчик сидел абсолютно неподвижно, не шевелясь, так что Лире стоило немалых сил удержать его на спине Йорека.

Время от времени несчастный начинал что-то говорить.

— Что? — кричала Лира сквозь ледяной ветер. — Что ты сказал?

— А как же она узнает, где я?

— Узнает. Она тебя обязательно найдет. И мы… Мы ее тоже найдем. Держись крепче, Тони, мы уже почти приехали.

Йорек рвался вперед и вперед. Только нагнав цаган, Лира поняла, как же измотало ее это путешествие. Отряд Джона Фаа решил сделать привал, чтобы дать возможность ездовым собакам передохнуть. Завидев приближающегося медведя, все они: и старый Джон, и Фардер Корам, и Ли Скорсби бросились к девочке с распростертыми объятиями и внезапно замерли. Радостные возгласы застыли у них на губах. На спине у Йорека, прямо перед Лирой, они увидели еще одну фигурку. Девочка никак не могла разнять затекших рук, она продолжала прижимать к себе щуплое тельце. Тогда Джону Фаа пришлось помочь ей. Он бережно разжал Лирины пальцы и опустил ее на землю.

— Силы небесные, — только и смог вымолвить старый цаган. — Ты кого же к нам привела, девочка?

— Это Тони. — Лира еле-еле шевелила окоченевшими губами. — Мертвяки… Они отсекли его альма. Они со всеми так делают.