Северное сияние - Страница 67

— Я должен работать до заката, — проронил медведь. — Я утром дал слово. До заката еще несколько минут. Нужно доработать.

— А вот и нет. Ты просто не туда смотришь, вот и не видишь, что солнце уже село, а я вижу! — пропела Лира.

И действительно, она стояла чуть поодаль и смотрела на юго-запад. Там в небе уже вовсю пылал закат, солнце медленно садилось за гряду гор.

Медведь опустился на четыре лапы:

— Твоя правда.

Теперь он был едва различим во мраке.

— Как тебя зовут, девочка?

— Лира Белаква.

— Я твой должник, Лира Белаква.

Не говоря ни слова более, он вперевалочку потрусил к воротам и вдруг помчался вперед, да так быстро, что Лире было за ним и не угнаться. Она, правда, все равно пустилась в погоню, но позорно отстала. Верный Пантелеймон-чистик взмыл в воздух и командовал девочке сверху, куда бежать. Без него она бы мгновенно потеряла медведя из виду.

Йорек в два прыжка промахнул узкий проулочек и вырвался на главную улицу Тролльзунда. Вот позади осталась резиденция бургомистра, где под флагштоком с уныло обвисшим флагом маршировал часовой: ать-два, ать-два, как заведенная механическая игрушка. Увидев мчащегося медведя, часовой понял, что надо действовать, но пока он соображал, как именно действовать, медведь уже скрылся за поворотом, миновал домик консула лапландских ведуний и понесся к гавани.

Прохожие прижимались к стенам домов и испуганно смотрели ему вслед. Часовой дал два предупредительных выстрела в воздух и припустил за медведем, но, как на грех, улица шла под горку, ноги у бедолаги разъехались на обледеневших булыжниках, и он чуть не полетел вверх тормашками, так что эффектной погони не получилось. Тут как раз подоспела Лира. Когда она пробегала мимо резиденции бургомистра, то краем глаза заметила, что из дома во двор высыпали люди, явно привлеченные шумом. Девочка увидела среди них Фардера Корама, но больше ей ничего разглядеть не удалось. Надо было спешить, ведь горемыка-часовой уже поворачивал за угол.

Дом священника считался, наверное, самым старинным в городе, да и сложен он был не из бревен, а из дорогостоящего кирпича. Лестница в три ступеньки вела к парадной двери, вернее, к тому, что раньше было парадной дверью, поскольку медведь уже успел разнести ее в щепки. Дом ходил ходуном, из окон раздавались отчаянные вопли, крики, треск и грохот. Часовой в нерешительности помедлил перед входом, держа ружье на изготовку, но, когда вокруг начала собираться толпа и из каждого окна на противоположной стороне улицы высовывались любопытные, чувство долга возобладало над минутной слабостью, и, дав еще один предупредительный выстрел в воздух, страж порядка ринулся внутрь дома.

В эту секунду, казалось, даже стены задрожали. В трех окнах вылетели стекла, с крыши градом посыпалась черепица, из дверей в панике выскочил лакей, а за ним с заполошным кудахтаньем мчалась курица-альм.

Внутри послышался еще один выстрел, а потом раздался леденящий душу рев. Лакей затрясся, как осиновый лист. Из дома пулей вылетели священник и его альм-пеликаниха, оба в пуху, перьях и растрепанных чувствах. Откуда-то из-за угла рявкнула команда, и, словно из-под земли, во дворе появился взвод вооруженных полицейских. Лира увидела могучую фигуру Джона Фаа, рядом с ним пыхтел и отдувался толстяк бургомистр.

Страшный треск и скрежет заставили всех присутствующих в ужасе посмотреть на подвальное оконце. Кто-то с бешеной силой налегал на раму изнутри, так что стекла звенели и во все стороны летели щепки.

Давешний часовой кубарем скатился со ступенек, вскинул винтовку и прицелился. В это мгновение оконце распахнулось и наружу протиснулся Йорек Бьернисон, панцербьорн в полном боевом облачении.

Спору нет, он и раньше, без панциря, выглядел внушительно. В панцире же медведь являл собой зрелище поистине устрашающее — огромное чудовище, с головы до пят покрытое ржавыми металлическими пластинами, грубо подогнанными друг к другу. Толстенные листы железа, навсегда потерявшие свой изначальный цвет, были испещрены бесчисленными вмятинами и зазубринами, а каждое движение медведя сопровождалось лязганьем и скрежетом металла. На морде красовалась конусообразная маска-шлем со щелями-прорезями для глаз. Свободной оставалась лишь нижняя челюсть, чтобы можно было беспрепятственно рвать зубами врага и добычу.

Часовой выстрелил и передернул затвор винтовки, потом еще и еще раз. Полицейские тоже палили из ружей, но град пуль отскакивал от панциря Йорека Бьернисона словно горох. Отряхнувшись от них, как собака под дождем, медведь с лязгом и грохотом прыгнул вперед, и не успел часовой даже глазом моргнуть, как гигантская туша подмяла его под себя. Альм-овчарка с бешеным лаем пыталась вцепиться медведю в глотку, но куда там! Йорек отмахнулся от нее, как от надоедливой мухи. Огромная когтистая лапища сгребла бедолагу-солдатика за грудки, подтянула к себе, и вот уже страшные челюсти сомкнулись на шее страдальца. Лира в ужасе зажмурилась: еще мгновение, и раздастся хруст костей, а потом снова кровь, смерть, целая череда смертей, бессмысленная борьба, и им уже не уйти отсюда, а дети в Больвангаре ждут спасения.

Не отдавая себе отчета в том, что она делает, девочка рванулась вперед и вцепилась медведю в холку. Это было единственное назащищенное место на его теле, там, где кончался шлем и начиналась пластина, прикрывавшая спину, между ржавыми металлическими краями вздыбился желтовато-белый мех. Пантелеймон обернулся диким котом и угрожающе выгнул спину, готовый броситься на защиту девочки. Но Йорек Бьернисон стоял не шелохнувшись. Полицейские прекратили огонь.