Северное сияние - Страница 14

Но пока события шли своим чередом, и в их пестром хороводе Лире некогда было скучать.

По городу, словно сквозняки, гуляли слухи, и от слухов этих одни посмеивались, другие поеживались, ведь разные же на свете бывают люди. Кто-то, например, не верит в привидения, а кто-то боится их до смерти. Дело в том, что в округе стали вдруг исчезать дети.

Вот как это произошло.

Если двигаться от Оксфорда на восток, вниз по течению реки Айсис, по фарватеру, где яблоку негде упасть от неповоротливых барж, груженных кирпичом и черным битумом, где гудят сухогрузы, везущие зерно, и дальше, дальше, мимо городов Хенли и Мейденхед, мимо Теддингтона, где бьются о скалы волны Германского океана, и еще дальше, на Мортлейк, мимо замка великого чародея Ди, мимо тенистых садов Фольксхолла, где днем призывно журчат фонтаны, а ночью на деревьях мерцают разноцветные фонарики, и в небе распускаются огненные цветы фейерверков, и опять дальше, дальше, мимо Уайтхолльского дворца, где король еженедельно проводит заседания Государственного Совета, мимо Орудийной башни, из которой нескончаемым потоком льется в гигантские чаны с черной водой расплавленный свинцовый дождь, и еще дальше, до излучины, где, наконец, мутная полноводная река поворачивает на юг, и где лежит городок Лаймхаус.

А вот и дом мальчика, о котором пойдет речь.

Зовут его Тони Макариос. Мать думает, что ему лет девять, но какой с нее спрос. Память у бедолаги никудышная, да и пьет она сильно. Так что Тони может быть и восемь лет, и десять, кто знает? Фамилию он носит греческую, но очень может быть, что это все мамашины фантазии. На вид-то он больше смахивает на китайчонка, чем на грека, к тому же с материнской стороны у него в роду и ирландцы, и скраелинги, и еще бог знает кто. Даже ласкары попадаются. Ума Тони, может, и невеликого, но есть в этом мальчугане какая-то теплота, которая вдруг толкает его к матери и заставляет застенчиво-неуклюже обнять ее и чмокнуть в увядшую щеку.

В ее одурманенной вином голове мысли о материнской любви не возникают, но уж если ласкается сынок, так она его не отпихивает. Если узнает, конечно. Пускай себе ласкается. Не чужой ведь.

Сейчас голодный Тони болтается по рынку, что на улице Пирожников. День клонится к вечеру, а дома его вряд ли ждут с ужином. В кармане у него шиллинг, который он честно заработал — отнес записочку от солдата к его подружке. Но Тони не настолько прост, чтобы бросать деньги на ветер. Зачем же платить за то, что можно взять даром?

Вот он бродит по рынку, трется возле лотков, где торгуют старым тряпьем, крутится вокруг гадалок, торговок жареной рыбой, поглядывает на прилавки с фруктами. Альм-синичка сидит на правом плече мальчика и зорко смотрит по сторонам. Стоит какой-нибудь торговке зазеваться, как — чир-р-руп! — маленькая грязная рука проворно прячет под рубаху то яблоко, то пару орехов, а если повезет, то и горячий пухлый пирог. Правда, торговка начеку, и ее рыжий кот-альм тоже не дремлет, но где им поймать воришек! Синица взмывает в воздух, а мальчонка пятками сверкнул — и был таков. Вслед неразлучной парочке несутся проклятия и угрозы, но им не привыкать. Добежав до лестницы перед часовней Святой Екатерины, Тони опускается на ступеньки и вытаскивает из-под рубахи изрядно помятый, но все еще горячий, исходящий жирным соком пирог. Теперь можно и дух перевести. Он и не подозревает, что за ним наблюдают чьи-то внимательные глаза. В портале часовни Святой Екатерины стоит стройная женщина, закутанная в пушистую лисью шубку с капюшоном. Огненно-рыжий мех красиво оттеняет ее блестящие темные волосы и нежную кожу. Наверное, служба подходит к концу, потому что из приоткрытых дверей храма брезжит свет и льются звуки органа. Прелестная богомолка сжимает в руках инкрустированный драгоценными камнями молитвенник. Она совсем рядом с Тони, буквально в десяти шагах, но мальчуган так поглощен своим ужином, что ничего не замечает. Поджав под себя грязные босые ноги, он упоенно жует пирог и смакует каждую крошечку, а его альм — теперь это мышка — сосредоточенно чистит усы.

Вдруг из-под полы лисьей шубы выскакивает обезьянка-альм молодой дамы-богомолки. Но обезьянка эта необычная. Верткое тельце зверька покрыто густым длинным мехом цвета червонного золота. Перед нами золотистый тамарин.

Скользящими движениями тамарин неслышно подкрадывается к Тони и тихонько опускается на ступеньку рядом с ним.

Тут мышка, которая что-то почуяла, вмиг оборачивается синицей и на секунду застывает, склонив на бок головку.

Тамарин не сводит глаз с птички, птичка смотрит на тамарина.

Вот зверек медленно протягивает к ней лапку. Лапка маленькая, черная, с аккуратными коготками. Все движения плавные, завораживающие. Синичка не в силах противиться. Она, словно маленький мячик, подскакивает разок, потом еще разок, ближе, ближе, взмах крыльев — и вот уже тамарин цепко держит ее.

Зверек осторожно подносит птичку к самому носу и внимательно, как-то странно-пристально смотрит ей в глаза, а потом, не выпуская из лапки синицу-альма, поворачивается и подходит к даме в лисьей шубке. Дама низко склоняет свою прелестную голову и о чем-то шепчется с тамарином.

И тут наконец Тони оборачивается, словно какая-то неведомая сила заставляет его сделать это.

— Шмыга, ты где? — говорит он с набитым ртом, но в голосе его явно звучит тревога.

— Тиньк! — тоненько отзывается синица. С ней явно все в порядке. Тони облизывает сальные губы и поднимает глаза на нарядную даму.

— Добрый день, — негромко говорит она. — Как тебя зовут?