Северное сияние - Страница 108

108

— На самом деле мне уже больше трех сотен лет. Самой старшей из ведуний, нашему матриарху, уже за тысячу. И однажды Йамбе-Акка явится за ней. Йамбе-Акка — богиня смерти. С добром и весельем приходит она в свой черед, и тогда ты понимаешь, что час твой пробил.

— А что, все ведуньи — тетеньки? У вас дяденек вообще нет?

— У нас есть мужчины, которые служат нам, как консул из Тролльзунда. Есть те, кого мы избираем себе в возлюбленные или в мужья. Ты сейчас еще слишком молода, дитя мое, и вряд ли по-настоящему сможешь понять меня, но я все равно отвечу тебе, и ты поймешь позднее, когда придет время. Видишь ли, мужчины проходят перед нашим взором, подобно пестрым мотылькам, бабочкам-однодневкам, и век их слишком краток. Мы любим их, ведь в них столько отваги, благородства, красоты, ума, но смерть тут же отбирает их у нас. Они умирают так быстро, что сердца наши непрестанно кровоточат от боли. Мы рожаем от них детей, и наши дочери становятся ведуньями, но сыновья, наши сыновья, — они ведь смертны, так же, как их отцы. И в мгновение ока они исчезают. Мертвы, повержены, загублены — какая разница? Наши мальчики… Когда они еще только растут, то думают, что будут жить вечно. Но мы, их матери, знаем, что это не так. И раз за разом утрата все больней и больней, пока в конце концов сердце твое не разорвется на куски. Вот тогда-то, наверное, и наступает срок, и за ведуньей приходит Йамбе-Акка. Она еще древнее, чем тундра. И наверное, для нее наши жизни столь же быстротечны, как для нас жизни наших возлюбленных и сыновей.

— А вы любили Фардера Корама? — робко спросила Лира.

— Любила. Он ведь знает об этом, правда?

— Ну. — Лира замялась с ответом. — Я одно знаю. Он вас все еще очень сильно любит.

— Когда Корам спас меня от гибели, то он был молод, силен, благороден и прекрасен собой. Я полюбила его с первого взгляда. Поверь мне, я готова была забыть о своем естестве. Трепет звезд, звуки северного сияния — к чему мне все это? Пусть бы я навсегда разучилась летать, лишь бы быть с ним рядом, стать ему простой цаганской женой, кочевать с ним в лодке, стряпать для него, делить с ним ложе, рожать ему детей. Я бы все отдала без малейшего сожаления, но естество свое мы изменить не властны. Мы властны лишь над своими поступками. Я ведунья. Он человек. Я зачала от него дитя и родила.

— Девочку? Он никогда не говорил! Вот здорово! Она стала ведуньей?

— Нет, детка. Это был мальчик, и сорок лет назад, когда с востока пришел страшный мор, он заболел и умер. Бедный мой малютка, он влетел в мою жизнь, как крошечная искорка, вспыхнул и тут же погас. А сердце мое разбилось. И сердце Корама тоже. А потом… что ж, потом мой народ призвал меня обратно, ведь Йамбе-Акка пришла за моей матерью, а я стала королевой, так что мне пришлось вернуться сюда.

— И с тех пор вы никогда больше не встречались с Фардером Корамом?

— Никогда. Я слышала о его славных делах. Когда в битве со скраелингами он был ранен отравленной стрелой, я послала ему целебные травы и заговор, чтобы снять ядовитую порчу, но у меня недостало сил увидеть его. Позже я узнала, что яд изнурил его тело, но укрепил дух и разум; что он жадно читал, учился и стал настоящим мудрецом. Я гордилась им, гордилась его свершениями, но встреч с ним не искала. Времена для нашего клана наступили тяжелые, назревали войны между ведуньями, а кроме того я надеялась, что он забудет меня, даже найдет себе жену своего роду-племени.

— Никогда бы он этого не сделал, — с неожиданной горячностью выпалила Лира. — Он же вас до сих пор любит, сами можете пойти и посмотреть.

— Не могу, девочка. Он бы стал стыдиться того, что уже немолод, а я… Разве я посмею причинить ему такую боль?

— Наверное, вы правы. Но тогда вы хоть весточку ему пошлите, ну что вам стоит!

Серафина Пеккала надолго замолчала. Встревоженный Пантелеймон обернулся чистиком и на секундочку вспорхнул к ней на сосновую ветвь, чтобы убедиться, что они с Лирой в своей дерзости не хватанули через край.

Внезапно Лира спросила:

— А как получилось, что у людей есть альмы?

— Этот вопрос задают себе все, но ответа никто не знает, — промолвила ведунья. — Сколько существует на свете род людской, столько существуют и альмы. В этом главное отличие человека от зверя.

— Точно! — подхватила девочка. — Мы совсем на зверей не похожи. Звери — они какие-то другие. Вот, скажем, медведь. Иногда смотришь на него — он же совсем как человек, а потом вдруг как возьмет, да и сделает что-нибудь такое, только оторопь берет или вообще душа в пятки уходит. Получается, нам их по-настоящему так никогда и не понять. Только знаете что, мне Йорек Бьернисон однажды сам сказал, что для медведя панцирь — все равно что для человека альм. Что это все равно как душа. Но ведь он свой панцирь себе сам сделал. Когда его прогнали из Свальбарда, у него панцирь отобрали, а он потом нашел где-то железо метеоритное и выковал себе новый. Сам, представляете? Это же все равно как сделать себе новую душу! А человек своего альма сотворить не может, потому что мы другие. Знаете, как мы с Йореком познакомились? Жители Тролльзунда опоили его спиртом, а панцирь украли и спрятали. Только я узнала, где они его хранят, и Йорек его отобрал назад. Не понимаю, зачем ему в Свальбард? Ведь его же там убьют! Знаете, я его ужасно люблю. Так сильно люблю, что не хочу, чтоб он погиб в этом своем дурацком Свальбарде.

— Скажи мне, детка, Йорек хоть раз рассказывал тебе о том, кто он такой? — спросила ведунья.

— Не-а, — протянула Лира. — Только как его зовут. И то, я это даже не от него знаю, а от консула вашего в Тролльзунде.

108